Беспокойный ум - Страница 28

Моя благодарность психиатру безмерна. Помню сотни моментов, когда я сидела в его кабинете в свои тяжкие времена и каждый раз думала: «Неужели он может сказать что-то, что меня приободрит? Вернет желание жить?» Но ему и не нужно было ничего говорить. Мне не помогли бы пустые, отчаянно бодрые или снисходительные речи. Но я чувствовала теплоту и сочувствие, которые не передать словами; его ум, компетентность и силы, которые он в меня вложил, его твердую, как камень, уверенность, что моя жизнь стоит того, чтобы жить. Он был ужасно прямолинеен, и это было очень важно, и при этом всегда готов признать пределы своих возможностей или неправоту. Самую суть труднее всего облечь в слова: он научил меня, что дорога от смерти к жизни тяжела, тяжела бесконечно. Но благодаря железной воле, божьей помощи и просветлению, которое неизбежно настанет, я ее осилю.

Моя мама тоже была чудесной. В периоды депрессий она день за днем готовила мне обеды, помогала со стиркой и оплатой счетов за лекарства. Она терпела мою раздражительность и угрюмость, отвозила к врачу и в аптеку, водила за покупками. Как заботливая мама-кошка, которая берет потерявшегося котенка за шкирку и уносит домой, она приглядывала за мной нежным материнским взглядом. А если я забредала слишком далеко, возвращала туда, где комфортно и безопасно, где есть еда и защита. Эта бесконечная забота со временем нашла дорогу к моему опустошенному сердцу. И вместе с лекарствами для мозга и психотерапией для души помогала преодолевать очередной невыносимо тяжелый день. Без мамы я бы не выжила. Бывали дни, когда я пыталась подготовить лекцию, не в силах понять, есть ли в моих записях хоть какой-нибудь смысл, и отдавала текст декану, сгорая со стыда. Часто меня заставляла двигаться вперед только вера, которую еще в детстве привила мне мама. Вера в то, что человеку природой даны воля, упорство и ответственность. В какие бы передряги я ни попадала, материнская любовь и моральные ориентиры оставались моей поддержкой и попутным ветром.

Трудности, с которыми мы сталкиваемся в жизни, бывают огромны и непостижимы. Как будто мой темпераментный отец подарил мне дикого необъезженного черного коня. Безымянного коня, который не привык ходить в узде. Мама научила меня его укрощать: она воспитала во мне дисциплину и страсть к езде. И как Александр Македонский интуитивно знал, как обращаться с Буцефалом, она знала (и научила этому меня), что вернее всего – повернуть зверя мордой к солнцу.

И мании, и депрессии порой оборачиваются насилием. Об этом нелегко говорить. В особенности, если ты – женщина. Когда ты полностью теряешь самоконтроль, дико кричишь во всю мощь своих легких, бросаешься на окружающих, исступленно бежишь без всякой цели, в порыве безумия пытаешься выпрыгнуть из машины – это шок не только для других, но и для тебя самой. В приступах слепой маниакальной ярости я делала все это, и не однажды. Я со всей ясностью осознаю, как трудно управлять таким поведением или хотя бы его объяснить. В своих внезапных психотических приступах, в разгар черных тревожных маний я разрушала то, что мне дорого, доводила до ручки людей, которых любила, а опомнившись, не могла оправиться от стыда. Чтобы усмирить меня, в ход шла безжалостная грубая сила – меня бросали на пол лицом вниз и связывали руки за спиной; мне кололи транквилизаторы против моей воли.

Я с трудом понимаю, как после всего этого выздоровела. Мне трудно поверить, что отношения с друзьями и любимыми выдержали подобное испытание яростной, темной, изнуряющей силой разрушения. Последствия психоза, как и последствия попытки самоубийства, глубоко травматичны для всех, кого они коснулись. Нелегко жить дальше и продолжать верить в себя, зная, на какое насилие ты способен. После попытки самоубийства мне пришлось примирять представление о себе как о юном создании, полном воодушевления, возвышенных надежд и больших ожиданий, мечтаний и любви к жизни, с образом той истерзанной болью женщины, которая приняла смертельную дозу лития, мечтая лишь о том, чтобы все закончилось. После каждого приступа психоза мне приходилось из руин восстанавливать представление о себе как о спокойном, дисциплинированном человеке, заботящемся о чувствах окружающих. Это было особенно трудно после того, как я вдруг становилась агрессивной и совершенно неконтролируемой, бесповоротно теряла связь с реальностью.

Эти невообразимые противоречия между требованиями к себе, воспитанными с детства, представлениями о том, как следует себя держать, и тем, что происходит на самом деле во время буйных маний и смешанных эпизодов, способны свести с ума. Особенно женщину, которая выросла в крайне консервативном и традиционном обществе. Как же все это далеко от мягкости и изящества моей мамы, от степенных балов с элегантными перчатками выше локтя с перламутровыми пуговицами на запястьях, платьями из шелка и тафты. От мира, в котором у тебя нет иных забот, кроме как убедиться, что чулки сидят гладко, прежде чем спуститься на воскресный ужин в клубе офицеров.

Самые важные годы своей жизни я провела в благочинном обществе, которое научило меня быть внимательной к окружающим, осмотрительной и сдержанной в своих действиях. Каждое воскресенье мы всей семьей ходили в церковь, и каждый свой вопрос к взрослым я начинала с «мэм» или «сэр». Независимость, которую поддерживали мои родители, была интеллигентской, но никак не бунтарской. Затем, неожиданно для всех, я стала непредсказуемой и деструктивной. И это было невозможно исправить с помощью правил этикета. Военные балы, добровольная работа в больнице и уроки этикета для подростков не могли, да и не должны были, подготовить меня к борьбе с безумием. Неконтролируемые гнев и насилие чудовищно далеки от такого логичного и предсказуемого цивилизованного мира.