Беспокойный ум - Страница 43

Слайды закончились, шторы подняли, и я пошла искать Уотсона среди яблоневого сада. Я вспомнила о своем прошлогоднем путешествии по Миссисипи. Мы с Могенсом Шу, датским психиатром, которого следует благодарить за введение лития в лечение маниакально-депрессивного заболевания, решили пропустить дневную сессию Американской психиатрической ассоциации и воспользоваться преимуществами жизни в Нью-Орлеане. Лучший способ это сделать – прокатиться на лодке вниз по Миссисипи. Был чудесный день, и после обсуждения самых разных тем Могенс обратился ко мне с прямым вопросом: почему я выбрала именно аффективные расстройства? Он поймал меня врасплох, и, наверное, это было написано на моем лице. Тогда Могенс переформулировал: «Давай сперва я отвечу». Он рассказал мне обо всех случаях депрессии и маниакально-депрессивной психоза в своей семье, о том, как они были разрушительны и как много лет назад он взялся за отчаянный поиск медицинской литературы, которая предложила бы новые, экспериментальные методы лечения. Когда в 1949 году в малоизвестном австралийском журнале была впервые опубликована статья Джона Кейда о роли лития в лечении острой мании, Могенс ухватился за эту идею и немедленно начал клинические испытания, чтобы определить эффективность и безопасность этого препарата. Он с легкостью говорил об истории психических расстройств в своей семье и подчеркивал, что у него была сильнейшая личная мотивация для исследований. Он дал понять, что подозревал у меня схожие причины.

Я была ловко поймана, но в то же время почувствовала облегчение. И решила честно рассказать о своей семье. Вскоре мы вместе рисовали наши родословные на бумажных салфетках. Я была впечатлена, сколько в моем рисунке черных значков (и тех, которые вполне могли быть черными). К примеру, я знала, что двоюродный дед провел почти все взрослые годы в психбольнице, но не знала его точного диагноза. Маниакально-депрессивное заболевание проявлялось время от времени во всех известных мне трех поколениях по отцовской линии. Лист был испещрен звездочками, отмечающими попытки самоубийства. Материнская линия, напротив, была образцово чиста. Не нужно быть большим знатоком человеческих душ, чтобы заметить, какими разными были мои родители, но это было очень яркое доказательство – в прямом смысле черным по белому. Могенс, рисовавший собственное семейное древо, заглянул мне через плечо и был впечатлен количеством больных. Смеясь, он признал себя проигравшим в этом соревновании. Он заметил, что кружок, которым я отметила себя, был черным со звездочкой – как это удивительно, свести личную трагедию к банальному значку! Мы долго говорили о болезни, литии, побочных эффектах медикаментов, моей попытке самоубийства.

Беседа с Могенсом была для меня очень полезной, ведь он активно убеждал меня использовать собственный опыт в исследованиях, преподавании и написании статей. Кроме того, крайне важно было обсудить проблему со старшим коллегой, который не только понимал, через что я прошла, но и использовал собственный опыт, чтобы изменить к лучшему жизни тысяч людей и мою в том числе. Сколько бы я ни пыталась бороться с литием, было очевидно, что без него я бы давно погибла или попала в государственную больницу на долгие годы. Я – одна из многих, обязанных жизнью черным кружкам и квадратикам в семейном древе Могенса Шу.

Тот факт, что маниакально-депрессивное заболевание передается по наследству, влечет за собой целый комплекс непростых переживаний. С одной стороны, это ужасный стыд и вина. Еще давно, во время жизни в Лос-Анджелесе, я обратилась к врачу, рекомендованному мне коллегой. Осмотрев меня и выяснив, что я много лет принимаю литий, он задал мне ряд развернутых вопросов по истории моей болезни. В числе прочего он спросил, планирую ли я иметь детей. Я привыкла к уважительному и сочувственному отношению со стороны врачей и не видела причин что-то скрывать. Я откровенно рассказала о своих маниях и депрессиях, о том, что в целом хорошо отзываюсь на лечение. Я сказала, что мечтаю о детях, и он немедленно спросил, намерена ли я продолжать принимать литий во время беременности. Я отвечала, что, очевидно, угрозы болезни превосходят возможный ущерб для плода и поэтому я предпочитаю продолжать прием. Прежде чем я закончила свою речь, он вмешался с вопросом: знаю ли я, что это заболевание передается по наследству? «Естественно», – ответила я, борясь с желанием напомнить ему, что вообще-то потратила годы на изучение этой болезни и совсем не похожа на тупицу. Тогда он произнес ледяным и не терпящим возражений тоном, который до сих пор звучит в своей голове: «Вам не стоит рожать детей. У вас маниакально-депрессивный психоз». Он сказал это так, будто это истина в последней инстанции.

Я почувствовала себя плохо, невероятно плохо и униженно. Решив не поддаваться на провокацию и не проявлять того, что бы он немедленно счел неадекватным поведением, я уточнила, беспокоится ли он о том, что я не смогу стать адекватной матерью, или же считает, что лучше не производить на свет еще одного маниакально-депрессивного бедолагу. Проигнорировав мой сарказм, он произнес: «И то и другое». Я попросила его выйти из комнаты, накинула пальто, хлопнула дверью и крикнула, что он может убираться к черту. Я перешла улицу, забралась в машину и сидела там, плача, пока слезы не закончились. Грубость может проявляться по-разному. То, что сказал этот врач, было не только грубо, но и непрофессионально. Его слова оставили в моем сердце глубокую рану. Кому-то это может показаться странным, но я никогда не думала отказываться от рождения детей из-за своей болезни. Даже в самых черных из своих депрессий я не жалела, что появилась на свет. Да, были моменты, когда мне хотелось умереть, но это совершенно другое. Большую часть своей жизни я была рада ей и безмерно благодарна и даже не представляла, как можно не хотеть подарить жизнь новому человеку. В конце концов, у меня была удивительная жизнь, пусть и очень бурная.